РЕЛЯТИВИЗМ (лат. relativus - относительный) - признание относительности оценок и критериев оценки социальной реальности, идей, знаний, отсутствия абсолютных стандартов качества, критериев истинности.
Райзберг Б.А. Современный социоэкономический словарь. М., 2012, с. 438.
Релятивизм (Ильичёв, 1983)
РЕЛЯТИВИЗМ (от лат. relativus - относительный), методология, принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания. Релятивизм проистекает из одностороннего подчёркивания постоянной изменчивости действительности и отрицания относительной устойчивости вещей и явлений. Гносеологические корни релятивизма - отказ от признания преемственности в развитии знания, преувеличение зависимости процесса познания от его условий (например, от биологических потребностей субъекта, его психического состояния или наличных логических форм и теоретических средств).
Релятивизм (НФЭ, 2010)
РЕЛЯТИВИЗМ (от лат. relativus – относительный) – философский принцип, подчеркивающий примат связи объектов перед их субстанциальными свойствами, приоритет целостности, системности реальности перед ее отдельными частями, развития – перед сохранением. Формулировка принципа релятивизма, как недостоверности и относительности всякого знания, впервые встречается у древнегреческих софистов Протагора и Горгия, позднее – в античном скептицизме, а также в скептицизме Нового времени и в английском эмпиризме.
Релятивизм (Лопухов, 2013)
РЕЛЯТИВИЗМ - философская точка зрения и методологический принцип, согласно которому все знания, все этические, эстетические и религиозные ценности рассматриваются как относительные, ограниченные во времени и пространстве и сравнимые с другими аналогичными, альтернативными ценностями. Относительность каких-либо достижений в различных областях культуры обуславливается преходящими конкретно-историческими условиями, в которых создавались ценности, а также психофизическим состоянием индивидов, их воспринимающих и использующих.
Релятивизм (Кириленко, Шевцов, 2010)
РЕЛЯТИВИЗМ (лат. relativus - относительный) - признание относительности, условности, ограниченности человеческой деятельности в качестве основной ее характеристики. Понятие относительности, условности, обусловленности противопоставляется в Р. абсолютному, необусловленному. Р. выступает в различных формах. Он может быть «онтологическим»: мир изменчив, в нем нет ничего устойчивого, всё связано со всем, всё меняется относительно предыдущего этапа (софисты, античные скептики, отчасти современный прагматизм).
Релятивизм (Конт-Спонвиль, 2012)
РЕЛЯТИВИЗМ (RELATIVISME). Учение, утверждающее невозможность абсолютного учения. В широком смысле слова это, конечно, не более чем трюизм. Разве конечный разум способен получить абсолютный доступ к , если абсолют есть бесконечный разум или вообще не есть разум? Подлинный смысл понятие релятивизма обретает только в специальном значении, выступающем в двух основных формах. Действительно, необходимо различать, с одной стороны, эпистемический, или , релятивизм и, с другой стороны, этический, или нормативный, релятивизм. Обе эти формы могут выступать как слитые воедино (например, у Монтеня), так и разделенные (например, у Спинозы - вторая форма, у Канта - первая)...
Понятие релятивизма
Австрийский философ и логик, представитель аналитической философии и один из самых ярких мыслителей XX века Людвиг Витгенштейн ввел в философский оборот термин «языковые игры». По аналогии можно предложить концепт «философские игры» как частный случай интеллектуальной игры вообще.
Интеллектуальный игрок способен занимать как позицию догматика «всегда прав», так и позицию ироничного незнания «сократовское притворство в невежестве» (учителя и ученика), в равной степени позицию скептицизма и агностицизма, диалектика и непроходимого метафизика. Иными совами, проявить способность эдакого философского хамелеона.
Бытует мнение, что вся история науки и философии – это вечный праздник релятивизма. Попробуем приоткрыть завесу, что стоит за таким суждением.
Релятивизм (от лат. relativus – относительный) – методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания.
Моральный релятивизм (этический релятивизм) – принцип, согласно которому не существует абсолютного добра и зла, отрицание обязательных нравственных норм и объективного критерия нравственности. Моральный релятивизм является противоположностью моральному абсолютизму.
Многие люди полагают, что в разное время и в разных местах понятия морали и нравственности не просто отличаются, но могут быть прямо противоположными. Поэтому мораль есть принятые в обществе правила, а не нечто абсолютное и данное свыше. По мнению доктора философских наук, профессора В.Н. Поруса, моральный релятивизм легко перерождается в принцип «все дозволено», обесценивая нравственность вместо предполагаемого выбора из нескольких альтернатив.
Моральный релятивизм проявляется в двух формах:
1. Всякая мораль относительна, потому что относительно само добро. Фактическое состояние морали принимает за самое мораль. Существуют правила игры, необходимые каждому общежитию и устанавливающиеся в нем сообразно времени, месту, и, естественно, удобству тех, кто в данном общежитии играет на первых ролях. Эти правила, конечно, претендуют на некую абсолютность и порождают мираж некоего абсолютного добра – но лишь наивность способна в этот мираж поверить. Сами правила, в морали, демонстрируют свою условность: в конкретных ситуациях они постоянно противоречат друг другу, так что твердо и неукоснительно держаться одного правила – значит быть слепым ко всем остальным. Мораль – правила игры, но сами «игры» могут быть разными, а «добро» постулируется их правилами. То есть в своих пределах абсолютны, скорее, правила, само их существование, раз уж человек не выживает вне общежития. Абсолютна, может быть, правильность (праведность, послушность), но уж никак не добро.
2. Всякая мораль относительна, потому что абсолютно лишь само добро» готовой отказаться от собственных правил, если их точное соблюдение, праведность, к добру явно не ведет. Фактическое состояние морали весьма далеко от должного, но главное в том, что, как бы ужасен ни был этот разрыв, должное, или добро, это нисколько не умаляет. Абсолют добра, раскрывающийся лишь в каждой конкретной ситуации, воспрещает абсолютизировать общие правила, – предполагает, таким образом, высокий «релятивизм», а также упорно склоняет индивида к моральной автономии, – к тому, чтобы за свою мораль каждый отвечал сам, перед собою, не имея возможности сослаться ни на общее мнение, ни даже на предписанные самим господом Богом святые заповеди.
А может ли быть «абсолютной» – сама мораль? – Такая мораль была бы уже не моралью в собственном смысле слова (то есть в смысле правильности, кодекса сакральных заповедей), – она была бы тем, что нам более или менее знакомо под именем человечность, гуманность. Человечность – без правил.
Релятивизмом обычно называют разновидность довольно безответственной скептической позиции, при которой последовательно избегают прямых ответов на поставленные вопросы под предлогом того, что «все относительно». Является ли человек божественным творением или результатом биологической эволюции (или может быть, и тем и другим одновременно)? Релятивист скажет, что все относительно, в рамках научного мировоззрения ответ будет одним, а в рамках религиозного мировоззрения другим. Это, конечно, верно. Но допустим, что нас в самом деле интересует происхождение человека, а не рамки тех или иных мировоззрений, Тогда ответ релятивиста вряд ли нас сможет удовлетворить. Релятивист говорит нам о том, что разные люди думают по поводу интересующей нас проблемы. Это может быть весьма поучительным, но не дает нам никакого определенного ответа на поставленный вопрос. Однако релятивисту наш поиск определенного ответа кажется наивным. Он думает, что его знание разных точек зрения на данный предмет говорит о предмете больше, чем каждая из этих точек зрения по отдельности, и чем может сказать любая новая точка зрения, которую можно будет поставить в ряд уже существующих. Когда релятивисту указывают на разницу между знанием разных точек зрения на предмет и знанием самого предмета, он возражает, говоря, что так называемое знание предмета это ни что иное как особенная точка зрения, которую пытаются выдать единственно верную. (А если она вправду единственно верная?)
Можно ли быть релятивистом, не будучи при этом скептиком? Если иметь в виду ту форму релятивизма, которая была описана, это вряд ли возможно. Однако более сильные формы релятивизма в отличие от описанной не влекут за собой скептических следствий. Скептический релятивист может оказаться прав в том, что некоторые вопросы не имеет определенных ответов. Это можно понять в том смысле, что такие вопросы плохо поставлены, хотя скептик, конечно, не согласится с таким истолкованием релятивистских аргументов. Но релятивист не обязан быть скептиком. Более сильные формы релятивизма позволяют не только отбрасывать определенные вопросы как плохо поставленные, но и ставить новые вопросы, имеющие точные ответы. Конечно, эти точные ответы могут снова оказаться в сфере релятивистского скепсиса. В такой диалектике нет ничего необычного. Утрата и восстановление определенности происходят в истории науки достаточно часто, причем это далеко не всегда связано с релятивизмом.
Продемонстрируем сильную форму релятивизма на простом примере. Андрей и Лена спорят о том, является ли Калининград большим городом. Лена утверждает, что Калининград большой город, а Андрей с ней не согласен. В разговор вступает Сергей и говорит собеседникам, что их спор не имеет смысла, поскольку мнения Андрея и Лены определяются их разным опытом городской жизни: Лене, которая переехала в Калининград из Вологды, Калининград кажется большим, а Андрею, который родился и вырос в Москве, Калининград кажется маленьким. Калининград большой по отношению к Вологде, но маленький по отношению к Москве. Выслушав Сергея, Андрей и Лена забывают о своих разногласиях и сообща обвиняют Сергея в релятивизме. Они признают, что пока не знают точного ответа на поставленный вопрос, но говорят, что надеются его вместе найти или по крайней мере сделать какие-то шаги в этом направлении. Андрей и Лена даже готовы допустить, что столкнулись с философской антиномией, которая не имеет однозначного решения. Но несмотря на эту широту взглядов им не нравится, когда Сергей вместо того, чтобы просто остаться в стороне, если этот спор ему неинтересен, вмешивается и говорит, что спор не имеет смысла, потому что все относительно.
Сергей действительно на этом настаивает и затем делает следующее предложение. Вместо того, чтобы спрашивать, большой Калининград или нет, лучше сравнить Калининград с Вологдой или Москвой. То, что Калининград больше Вологды, но меньше Москвы, очевидно. Андрей и Лена согласны с тем, что это очевидно, но говорят, что это еще не решает их спора. Лена предлагает такую аналогию. Яблоко может быть краснее другого яблока только в том случае, если оба яблока красные. Аналогичным образом город может быть больше (или меньше) другого города только в том случае, если оба города большие (или оба маленькие). Так что надо сначала разобраться с Калининградом, а уже потом сравнивать этот город с другими. Андрей замечает, что если принять эту аналогию, то получится, что Калининград является одновременно большим и маленьким, что нелепо. В конце концов, Андрей и Лена вынуждены признать, что Сергей решил их проблему, хотя и не ответил прямо на поставленный вопрос.
Обратим внимание на две стадии релятивизма Сергея. На первой скептической стадии Сергей указывал на то, что ответ на обсуждаемый вопрос зависит от скрытого переменного фактора и поэтому сам является переменным. Это давало Сергею право утверждать, что вопрос не имеет определенного (то есть единственно правильного) ответа. На второй конструктивной стадии, на которой проблема была наконец решена, Сергей использовал более общее понятие отношения, чем отношение зависимости. Это более широкое понятие отношения, под которое попадает отношение «больше», позволило Сергею ставить новые вопросы и давать на них определенные ответы. С этой новой релятивистской точки зрения причина прежнего затруднения становится ясной. Свойство «большой» является производным от отношения "больше", возникающим при фиксации второго термина этого отношения. Андрей и Лена не могли прийти к общему мнению, потому что они различным образом фиксировали этот второй термин, не отдавая себе в этом отчета.
Релятивизм второй стадии является более сильным, чем релятивизм первой стадии в следующем точном смысле. На первой стадии Сергей диверсифицировал понятие большого, указывая на то, что Андрей и Лена понимают его различным образом. На второй стадии Сергей показал, что взятое само по себе это понятие является вовсе бессмысленным. Последовательный отказ от старого понятия позволил Сергею ввести новое понятие и объяснить проблематичный характер старого.
Таким образом, релятивизм может быть серьезной философской позицией, если под релятивизмом понимать тезис о необходимости развивать общезначимые понятия, такие как истина, объективность и знание, в терминах отношений между различными точками зрения, а не независимо от них. Понятийные конструкции, с помощью которых это осуществляется, называют релятивистскими схемами или рациональностями.
Можно выделить несколько типов релятивизма.
Негативный релятивизм – релятивизм софистов, релятивизм, утверждающий неистинность любых суждений на основании всего лишь того, что они высказаны человеком. «Мысль изреченная есть ложь».
Формальный релятивизм выражается стандартными фразами «в этом есть доля истины», «он в чем-то прав» и т.д. Такой релятивизм подразумевает, что существуют некие «правда», «истина», пока еще недоступные нам из-за ограниченности наших познавательных возможностей. Поэтому кто бы что бы ни говорил, ни писал, он лишь частично отражает «истинную суть предмета», выражает лишь долю истины. Такой релятивизм, понимаемый как следствие неполноты знаний, чаще всего свойственен ученым, по мнению которых его можно преодолеть путем построения единственно верной всеохватывающей теории.
Более конструктивен прагматический релятивизм , утверждающий равноправие всех философских концепций на основании того, что невозможно провести рациональное сравнение между ними и выбрать «лучшую». Мало того, если у философской концепции есть свои приверженцы (а хотя бы один уж точно есть – ее автор), значит, она прагматически соответствует каким-то целям, помогает в решении мировоззренческих задач. Понятно, что прагматический релятивизм фактически неустраним: у каждого своя правда, каждый пашет на своем поле. При совместной же деятельности (на общественном поле) прагматический релятивизм уравновешивается прагматическим же плюрализмом.
В качестве отдельной разновидности можно выделить постмодернистский релятивизм . По сути, декларируемая плюральность, релятивность постмодерна представляет собой вариант негативного релятивизма. Правда, не столь примитивного и плоского, как у софистов. Представители постмодерна отрицают не саму возможность философского познания, а лишь сложившуюся за тысячелетия ее монистическую форму, отрицают возможность и необходимость построения не только единой философской системы, а и вообще каких-либо систем. Философия постмодерна – это философия не грандиозных полотен, а философия лоскутного одеяла или даже разметаемого ветром ковра палых листьев, философия вытравливания догм, философия мелких шажков, разбегающихся глаз, языковых игр и приколов, пинков и щипков. Она негативна и разрушительна. Но в этом-то и позитивна: от отрицания монизма до понимания релятивизма один шаг.
Анархический релятивизм , выражаемый формулой «дозволено все », по сути, представляет собой постмодернистский плюрализм, перенесенный в область эпистемологии. В своем позитивном содержании этот релятивизм есть доведенный до логического предела прагматический релятивизм – если что-то существует, значит это кому-нибудь нужно. Такой подход наиболее ярко выразил Фейерабенд в своей концепции эпистемологического анархизма, где и была провозглашена процитированная в начале абзаца формула. Анархический релятивизм провозглашает: что бы тебе ни пришло в голову, это имеет право на жизнь, это обязательно чему-то соответствует в Мире.
Абсолютный релятивизм можно представить как закономерное развитие фейерабендовского анархизма. Провозглашается лозунг «необходимо все » – развитие познания, полнота понимания предмета возможны не просто при утверждении равноправия различных позиций, а исключительно при признании необходимости всех точек зрения, всех уровней рассмотрения предмета, необходимости как грандиозных полотен-систем, так и легких зарисовок-гипотез. Абсолютный релятивизм не отрицает объективности познания, не сетует, что оно неизбежно неполно из-за ограниченности человеческого интеллекта, не утешается прагматичностью фрагментарного знания, а утверждает, что развитие познания как целостного только и возможно на просторах релятивизма. Вся история науки и философии – это вечный праздник релятивизма. Осталось только сделать еще один шаг: поселить этот карнавал в собственной голове.
Философия релятивизма
Как мировоззрение релятивизм обнаруживается в истории в форме интеллектуального и духовного диссидентства, еретичества – вызова догматизму господствующих мыслей – либо в форме скептицизма или здравого практицизма. Релятивизм предостерегает от догматизма, от сознания собственной непогрешимости и, следовательно, деспотизма. Он указывает на то, что у человека нет тонких универсальных критериев добра и истины, и тем самым лишает оснований какие-либо претензии на обладание абсолютной истиной и знанием абсолютного добра. Свою респектабельность релятивизм сохраняет воздержанием от нигилизма. Критики же релятивизма это воздержание стремятся не замечать. И попрекают релятивистов неизбежным для них имморализмом. Наиболее последовательный и бесстрашный релятивист, Ф.Ницше, оказался менее всего защищенным от этих попреков. Впрочем, при этом он вполне искренне демонстрировал, что такого рода попреки, как и те, от кого они исходили, его не волновали.
На примере Ницше и эпохи Ницше в европейской философии можно видеть, сколь эвристичен и стимулятивен релятивизм в теории. Релятивизм с особой настойчивостью требует непременной ревизии исходных принципов теоретизирования, критериев анализа эмпирических данных и оценки фактов. Релятивизм предохраняет от авторитаризма и доктринерства. Это касается как теории, т.е. принципиального и обоснованного размышления о нормах и ценностях человеческого существования, так и рефлексии по поводу практики – поведения в соответствии с нормами. и ценностями. Однако мера допустимости релятивизма на разных уровнях размышления и деятельности различна. Релятивизм последователен, но не универсален. Сфера его применения как методологического принципа ограниченна. Релятивизм сам – относителен. Можно ли корректно установить меру этой относительности?
Одно из существенных «аксиологических» откровений релятивизма заключается в следующем: нормы, ценности, стандарты и правила, которыми руководствуются люди, точнее, которые исследователь обнаруживает функционирующими в данной системе культуры, не могут сами по себе считаться истинными, естественными, т.е. соответствующими «природе человека», или абсолютными. Уместнее было бы говорить об адекватности норм и ценностей тем задачам, которые стоят перед людьми в данных обстоятельствах, т.е. о том, насколько эти нормы и ценности способствуют реализации людьми стоящих перед ними целей.
В самом деле, что значит «абсолютное», «универсальное», «естественное»? Для обыденного ума это нередко такие суждения, которым нет возможности найти альтернативы, по поводу которых неочевидны аргументы для возражения, которые разделяются «всеми».
Общераспространенность высказывания Р, конечно, не свидетельствует о его обоснованности. Некоторые идеи и ценности распространяются посредством суггестии, или индоктринации, или моды, и само их обнаружение в пространстве публичной коммуникации и интериоризация могут не осознаваться индивидом. Он просто слышит в себе их голос и делает вывод о естественности их происхождения или содержания, из чего сам собой напрашивается вывод об их абсолютности и универсальности. Призыв Ницше к пересмотру всех ценностей и был спровоцирован протестом против нерефлексированности массового ценностного сознания, пониманием необходимости рационализации ценностей, очищения их от рутинных предрассудков. Это касалось и тех базовых норм и ценностей, культурное значение которых могло бы быть несомненнным, если бы не те контексты – социальный, идеологический, практический, – в которых они функционировали. Но одно дело социология и психология социальной динамики ценностей и другое – их независимое от конкретного индивида содержание, сколь бы неприемлемой ни была такая характеристика ценностей для просвещенного прагматистского ума.
Из понимания свершенности события «Бога нет» или «Бог умер», какой бы характер это событие (событие произнесенности высказывания) ни носило или в каких бы терминах оно ни интерпретировалось (случившейся пропажи или переосмысления состояния ума), есть только один вывод: жизнь сама по себе не имеет смысла, и перед человеком стоит задача обрести смысл. Сартр выразил это следующим образом: «Пока вы живете своей жизнью, она ничего собой не представляет, вы сами должны придать ей смысл, а ценность есть не что иное, как этот выбираемый вами смысл». Можно допустить, что это вопрос употребления слов – как обозначить процесс осмысления человеком своей жизни. Можно сказать, что человек «изобретает» ценности, чтобы подчеркнуть, что они не укоренены в природе вещей и не нашептываются, не открываются человеку Богом. Но вот вопрос: насколько новационно каждое такое изобретение, т.е. насколько оно является изобретением, а не обретением, – если вместе с тем приходится признать, что в этой сфере прогресс изобретательства оказался довольно скудным? То, что смыслообретение переживается каждым на пороге совершеннолетия или (что случается реже) в переломные моменты жизни как собственное изобретение, в более широкой перспективе представляет собой не более как еще одно «изобретение колеса». Поэтому необходимо различать психологию ценностного сознания, с одной стороны, и динамику ценностей в культуре, механизмы функционирования культуры, с другой.
Вместо слова «изобретение» или аналогичного ему «делание» точнее было бы говорить об адаптации, приложении, применении. То, что в юношеском порыве воспринимается как изобретение, или открытие своего в себе, может быть всего лишь адаптацией элемента: из предлагаемого культурой меню опций к собственной ситуации. В более широком плане или в более строгом смысле это – обустройство себя в пространстве наличной культуры и обретение свободы за границей произвола. Этот процесс может пониматься таким образом, что человек N осваивает именно свое пространство в культуре, которое остается соотнесенным именно с ним, обусловленным им, подотчетным ему. Так, в практической деятельности достижение успеха означает не только достигнутость поставленной цели, но и освоение человеком N того социального пространства, в котором значим успех его усилий; в частности, освоение может заключаться в преобразовании этого пространства и изменении принятых в нем правил игры под себя. Но «под себя» имеет при этом определенные рамки легитимности – воздержание от произвола. Критерий же произвола – надситуативен и надперсонален.
Есть некоторые базовые нормы и ценности, распространение которых трудно объяснить механизмом инфекции – заражением. Например, золотое правило нравственности присутствует во всех культурных традициях и заявляется в качестве одного из основополагающих принципов человеческого общежития. Оно возникло практически параллельно в различных культурах, у различных народов, и его возникновение имело вполне реконструируемые, а значит и рационализируемые социально-исторические предпосылки. Релятивистская точка зрения состоит в том, что нет такого императива, существующего в данной культуре в качестве безусловного, относительно которого в другой культуре не существовало бы прямо противоположного. Или же, в более сильной версии, нет такого нормативного и ценностного положения даже в одной культуре, относительно которого трезвый ум, в ней же сопребывающий, не мог бы высказать иного, прямо противоположного и не менее убедительного. Такого рода интеллектуальные наблюдения мы находим не только в «посленицшевскую эпоху».
Крайний абсолютизм и крайний релятивизм провоцируются предельными акцентациями действительных качеств ценностного, в частности, морального сознания. Ценностное сознание двойственно. Эта двойственность задается «растяжками» идеального и реального, должного и сущего, абстрактного и конкретного. Еще Аристотель в своей схеме этических добродетелей – от середины к крайностям – предпринял попытку ослабить эти растяжки. И хотя он представил золотую середину как реализуемую возможность практического действия, ее достижимость в конкретном человеческом поступке затруднена. Дело не только в том, что обретение человеком N золотой середины в ситуации S свидетельствует о его практической мудрости и, стало быть, о значительной степени его нравственного совершенства. В реальности разнообразных взаимоотношений между людьми возникающие нравственные задачи редко исчерпываются разрешением одной только антитезы, скажем из тех, которые выделял Аристотель, – трусости и отваги, скупости и мотовства, распущенности и апатии. Исполнение обязанности в отношении одной задачи приводит к необходимости решать другую задачу и тем самым демонстрирует неисполненность другой обязанности. Здоровье – важный аргумент против распущенности; но честь и правда порой значительно выше здоровья. Из этого обозрения легко сделать вывод: добродетель – относительна, правильное – условно.
Так что релятивизм в нормативном или аксиологическом планах предостерегает, во-первых, от восприятия каждой конкретной ситуации выбора как предельной ситуации, в освоении которой возможно решение всех стоящих перед человеком задач, осуществление предназначения, и, во-вторых, от упования на то, что принятие решения в конкретной ситуации выбора возможно по схеме, основанной на знании «абсолютной» и «универсальной» ценности. В этом смысле в ситуации S человек X должен находить конкретное и неповторимое решение – в каждой ситуации самим актом решения устанавливаются свои неповторимые абсолюты, т.е. критерии выбора и принятия решения. По-видимому, такова психология решения практических задач. Люди занятые (но не настолько, чтобы ничего уже ни вокруг, ни в себе не видеть) могли заметить, что при плотно заполненных клеточках делового еженедельника осуществление каждого пункта воспринимается как небольшое, но свершение, сам факт которого может переживаться как обретение абсолютной свободы, пусть на тот только миг, пока в текучке дел не надо уже думать об исполнении следующего пункта в деловом плане дня (недели). Удовлетворение от исполнения пустякового дела может быть соразмерным удовлетворению от исполнения дела трудного; в исполнении пустяка, может быть, даже больше радости, поскольку завершенность достигается с меньшими усилиями, легче. Конец удачной недели усиливает ощущение осуществленности замысла, самореализации, достижения конца, т.е. – психологически – пребывания в (своеобразном) абсолюте. Так же и разрешение напряжения в усилии любовного экстаза на миг рождает ощущение экзистенциальной пустоты; вульгарное «кончить» в этом контексте приобретает существенный смысл: достигнуть предела, по ту сторону которого уже как будто нет желания, нет воли, а самой естественной представляется смерть.
Релятивизм здраво и обоснованно намекает на иллюзорность таких впечатлений, при несомненной индивидуальной значимости вызванных ими переживаний в рамках самой ситуации. Учитывая психологию переживания человеком ситуации выбора, принятия решения, усилий по его реализации, осознания успеха и т.п., в конкретных ситуациях уместнее говорить не об абсолютности тех или иных требований, а об их приоритетности. Императивно и ценностно приоритетное требование в отношении одной нравственной задачи оказывается подчиненным в отношении другой задачи. В этом плане значение требований в меняющихся ситуациях различно – ситуативно изменчиво. Такова предпосылка морального решения – оно индивидулиазированно. По собственной логике оно универсализуемо, хотя отнюдь не всегда универсально: N поступает не просто практично или благоразумно, но еще и достойно. Этим нравственная установка в отношении действия мотивационно отличается от праксеологической.
Релятивизм настаивает на историчности и изменчивости норм и стандартов человеческого поведения. Однако недостаточно сказать, что мораль как таковая ситуативно и индивидуально изменчива. За изменчивостью ситуаций и индивидуально принимаемых решений (изменчивостью, обнаруживаемой в строгом смысле слова в нравах, а не в морали) сохраняются определенные надперсональные ценностные позиции и установки. Их и можно было бы назвать «твердыми моральными принципами», или базовыми положениями морали. Золотое правило или заповедь любви – из их числа. Стоит с этой точки зрения посмотреть на их многотысячелетнюю историю. Они существенно не изменились в своих основных формулировках и предполагаемых ими значениях. Что изменялось, исторически и конъюнктурно, так это формы осмысления, рационализации или коррупции базовых норм и ценностей, в том числе золотого правила (что само по себе могло бы составить предмет занятного историко-культурного исследования).
При этом вопрос о значимости происходивших изменений норм и стандартов нуждается в прояснении. Например, заповедь «Возлюби ближнего своего» известна по крайней мере со времен Книг Моисеевых как принцип взаимоотношений между соплеменниками, – но в новозаветной этике она получает существенное расширение, прорывающее этноконфессиональные границы. Однако, по-видимому, только в Новое время эта заповедь осмысливается как действительно универсальное, гуманистическое требование. Заповедь «Не убий» в дебатах о запрещении абортов получает несомненное расширение благодаря конкретизациям типа «Не убий плода во чреве матери». Или заповедь «Не лжесвидетельствуй» уточняется в правиле открытости и честности при заключении коммерческой сделки, при составлении налогового отчета и т.д., т.е. предлагается поверять им материальные частные или корпоративные интересы. Известные от века заповеди тем самым не меняются – они развиваются и уточняются в своем проективном (но не нормативном) содержании.
В рамках прагматизма Рорти проговаривает важную задачу мышления и, по-видимому, духовной активности вообще – «достигать согласия между людьми... » (Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное). Само по себе это – очень важное положение, в особенности в плане понимания морали. Однако эта формулировка имеет содержательное продолжение: «...согласия между людьми относительно того, что им следует делать». Из текста ясно, что согласие достигается относительно тех целей, к которым люди стремятся, но не ясно, является согласие целью самой по себе наряду с достижением практического результата совместных действий или же согласие является желательным ради какого-то другого практического результата, т.е. средством. Заповедью любви также требуется согласие. Но согласие в милосердии – иного рода, чем в слаженности действий. Мораль, строго говоря, конечно, требует согласия, но при этом в своих высших проявлениях уповает на единение – духовно возвышенное единение. Душевный резонанс, духовное единение являются, с точки зрения нравственности, ценностями самими по себе. Скажем, согласованность группового действия, лихо обустраиваемого г-ном Дольмансе, безусловно ценна, если иметь в виду его нескрываемо «дидактическую» цель – обеспечить достижение каждым участником вожделенного конца (в романе маркиза де Сада «Философия в будуаре»); между участниками этого сложного действия достигается несомненное понимание и единство душевного порыва партнеров, оно опосредовано активной взаимопомощью. Эта слаженность в действии впоследствии будет эффективно использована для ритуально-брутального осквернения невинной женщины. Но достаточно ли такой функциональной характеристики действия, как согласие, для его адекватной ценностной квалификации? Если не видеть этого различия между согласованностью, согласием и единением, то дистинкцию между нравственным и праксеологическим планами действия, шире – жизни – можно в самом деле игнорировать как несущественную. И тем самым показывать, что в рамках предлагаемой модели философствования при анализе норм и ценностей спецификации последних не предусматриваются.
Между тем, подобного рода спецификация имеет смысл, наработанный в процессе исторического развития европейской философии разными мыслителями – как классическими (Аристотелем или Кантом, например), так и постклассическими (Дж.Э.Муром, например). Такая спецификация обусловлена тем, что человеческая практика, целостная в идеале, фактически является внутренне неоднородной и противоречивой. Реализация пруденциальных и утилитарных целей зависит от согласия (как согласованности действий), достигаемого агентом деятельности с другими агентами как компаньонами и партнерами при условии совместности деятельности, и лишь отчасти зависит от согласия (как договоренности) с конкурентами на рынке товаров и услуг. И в том, и в другом случае человек выступает как носитель частных интересов. Эти интересы могут модулироваться рынком, законодательством и культурой, вгоняться в цивилизованные рамки, – однако успех пруденциальных и утилитарных усилий прямо зависит от того, насколько мотивация агента этих усилий сориентирована на собственно пруденциальные и утилитарные цели. Привнесение нравственных или (что случается существенно реже) эстетических мотивов в деятельность такого рода в конечном счете разрушительно для нее. Другой вопрос, что нравственная, религиозная, эстетическая ориентированность в пруденциально-утилитарной деятельности становится дополнительным позитивным фактором достижения успеха. Но это другой вопрос. С социологической, психологической или нормативной точек зрения, достижение успеха и достижение единения с другими людьми как отдельные приоритетные цели различны. Соответствующие им усилия по-разному мотивированны, детерминированы различными ценностями. Так что в них действуют разного рода обоснования, нормы и санкции. Исследовательские установки, позволяющие игнорировать эти различия, нуждаются в дополнительном объяснении.
В разделяемом Рорти подходе нормы и стандарты рассматриваются как отражение интересов и ценностей людей. Но в свою очередь интересы и ценности людей складываются под влиянием опыта. В контексте прагматизма этот механизм имеет четкое объяснение: все подобные идеальные конструкты обусловлены потребностями практики, являются инструментами по освоению этой практики. И если оставаться на уровне интересов и предпочтений, так оно, возможно, и есть. Однако по этому поводу возникают сомнения, которые не находят разрешения в рамках предложенной версии прагматизма.
Во-первых, не ясен характер обусловленности норм интересами людей. Идет ли речь о «людях» в их совокупности, и тогда подразумевается, что социальная группа G формируется и функционирует под влиянием усредненных и взаимосдерживающих интересов входящих в группу индивидов x1, х2 х3...? Или же предполагается, что каждый человек адаптирует социальные и групповые нормы к своим интересам? Однако и при первой, и при второй версии упускается из виду то, что интересы и предпочтения в свою очередь формируются нормами. Так, когда о пианисте говорят, что он хорошо выступил, то может подразумеваться разное. Если это абитуриент консерватории, то хорошо выступить для него значит сыграть технично, с чувством (пониманием), но также и так, как принято трактовать и исполнять данное произведение или, хуже, как предпочитают трактовать это произведение члены приемной комиссии. Для конкурсанта важно продемонстрировать свою индивидуальную манеру. Хорошее же выступление на сольном концерте может допускать оригинальную и даже эксцентричную трактовку произведения – способную изменить бытующий стандарт вкуса или норму трактовки данного произведения. Но в этом случае уже норма (вкуса) оказывается обусловленной предпочтением агента. Законодатель вкуса (моды) разрывает – намеренно или спонтанно – существующий консенсус. Любое сообщество нуждается в таких освежающих обновлениях. Этот пример показывает, что соотношение нормы и интереса по-разному обнаруживается в разных видах деятельности - например, в рутинной, регулируемой или творческой. Или, что-то же, но в другом аспекте, – во вспомогательно-технической, исполнительской, организаторско-менеджерской или инициативно-проектной работе.
Во-вторых, создается впечатление, что, завышая инструментальное значение императивно-ценностных форм и, соответственно, их ситуативной изменчивости, прагматисты затушевывают действительную двойственность культуры, выражающуюся в том, что абстрактные и идеальные принципы непосредственно, «один к одному» не реализуемы в конкретных действиях и ситуациях. Для прагматистов нормы и ценности (стандарты) существуют на уровне конкретных задач. Они тем самым признают только мораль в действии и не видят смысла в морали как надситуативном феномене культуры. Мы судим о нормах и ценностях, говорит Рорти, по тому, насколько они соответствуют поставленным задачам, насколько отвечают реализации наличных целей. Но выбор цели является итогом действия различных факторов, среди которых практические мотивы, отвечающие текущим интересам, сочетаются с «отвлеченными», так называемыми «возвышенными» мотивами, порой противоречащими интересам ситуации, адаптации к обстоятельствам и окружению. Можно предположить, что прагматисты разделяют различные уровни согласованности действий, реализации интересов и приспособления. Но такое предположение будет означать признание различных по характеру целей (разной степени условности, в том числе, возможно, и безусловных), различных способов «приспособления» к среде. Иными словами, указывая на принципиальную неразличимость пруденциальных, утилитарных и моральных мотивов и рассматривая мотивацию вообще, прагматисты предполагают внутри не какие-то иные, пока не раскрываемые публике, дистинкции.
Интересы и предпочтения людей в самом деле складываются под влиянием опыта. Но это влияние может быть различным - непосредственным, практическим и опосредованным культурой. В последнем случае это – опыт, так или иначе обобщенный и оформленный в нормах или стандартах, а значит подвергнутый анализу, прямой или косвенной этической критике самим ценностным сознанием. В более широком контексте интересы и ценности складываются под влиянием базовых для культуры и конкретного социума норм и стандартов. Мораль в этом плане можно рассматривать как усилие культуры по формированию интересов и организации поведения людей посредством универсализуемых и трансцендентных по отношению к самой социальной практике норм.
Относительно современным примером такого воздействия можно считать широкое интеллектуальное и практическое движение, маркированное словами «деловая этика», или «этика бизнеса», и представляющее небезуспешный опыт как раз нормативно-ценностного преобразования деятельности, мотивированной частными интересами людей. Говорят, само развитие деловой этики было возбуждено определенными интересами и потребностями людей. С этим нельзя согласиться: как движение и как исследовательская деятельность деловая этика началась именно благодаря интеллектуалам – философам, теологам, экономистам-теоретикам, – вдохновленным универсальными базовыми моральными ценностями и нормами, в частности такими, как золотое правило.
В-третьих, Рорти вслед за прагматистами считает «твердые моральные принципы» «своего рода аббревиатурами прошлых поступков – некими краткими формулировками тех привычек наших предков, которыми мы больше всего восхищаемся». Но какова роль этих «сокращений» в жизни современного человека, какова их практичность? Если мораль – это актуальные и ныне привычки предков, то помимо нашего восхищения мы должны видеть в них и что-то другое: исходя из прагматистской точки зрения – их действенность в нашей целесообразной деятельности. Однако не подрывается ли тем самым прагматический подход, настаивающий на инструментальности норм и стандартов? Пруденциально-утилитарный контекст опыта предков был существенно иным, чем тот, в котором оказываемся мы. Как, если исходить из «релевантности» наших моральных предпочтений, рожденное прошлым опытом оказывается действенным, значимым и существенным в рамках нового опыта? Или, другими словами, каким образом нормы и стандарты, сформировавшиеся в одном праксеологическом контексте, оказываются действенными в другом? Вместе с тем, привычки, сохранившиеся со времен предков, сложились такими, какими они сложились. Значит, коль скоро они актуальны и для нас, их формирование было обусловлено еще и чем-то иным, нежели только потребностью адаптации к данной ситуации, и есть что-то иное, кроме ситуативно изменчивых требований и рекомендаций.
В-четвертых, после упоминания Рорти принципа наибольшего счастья Дж.С.Милля или категорического императива Канта в качестве «твердых моральных принципов» оказывается еще более неясным, что же обсуждается под именем норм и стандартов поведения. Безусловно, принцип наибольшего счастья наибольшего числа людей или категорический императив отражают определенный общественный и нравственный опыт, говоря словами Рорти, «некоторых областей христианского Запада». Однако подобные философские формулировки, сколь бы значимыми для самопознания европейского духа они ни были, сами по себе представляют утонченные рационализации морального опыта (можно было бы уточнить: европейски-христианского морального опыта), но не нормы и стандарты поведения как таковые. Предложенное прагматистское рассуждение становится более прозрачным, если признать, что под моралью в действительности понимаются вот такие результаты моральной и этической рефлексии, а в качестве ее предмета берутся социальные обычаи и институты. Но тогда возникает вопрос об изначальном смысле этой философской работы по переиначиванию понятий.
Представляется, что релятивизм провоцируется определенной, хотя, возможно, неявной методологической установкой, в которой сочетаются социологизм и психологизм в интерпретации нравственных феноменов. Социологизм обнаруживается в том, что релятивист имеет дело или готов иметь дело только с социальными нормами и обязанностями. Релятивист как бы предполагает, что общество, общественное целое представляют высшее основание любых норм, стандартов или правил поведения. И, стало быть, рассматривает последние как инструментальные; более того, в нормах, стандартах и правилах поведения он видит только их инструментальность, их ситуационную и адаптивную обусловленность. Трансцендентное наличному социальному опыту, духовное основание моральных норм и ценностей остается за рамками его видения. Социальные нормы и обязанности действительно носят относительный характер. Сами по себе они не имеют абсолютной значимости. В зависимости от ситуации они могут быть изменены, приостановлены или отменены. Именно в этой области и исполнение, и нарушение обязанности могут отвечать нравственному долгу. Но для того, чтобы принять это во внимание, надо увидеть иное основание долга, чем то, которое просматривается за «инструментальной» императивностью отдельной ситуации или проекта (замысла, задумки), будь то намерение стать президентом, заработать миллион, добиться расположения возлюбленной или, потерпев в этом фиаско, ей же отомстить.
Психологизм заключается в том, что релятивист как будто бы переносит на объяснение природы моральной нормы тот вывод, который он может сделать, наблюдая характер ее узнавания, осознания и интериоризации индивидом. Норма дается сознанию в эмпирии индивидуального опыта, в условиях определенных общественных нравов. В спонтанности «живой нравственности» априорность базовых нравственных требований узнается с трудом. Так что психологически нормы, стандарты и правила поведения воспринимаются как относительные, соотнесенные с определенными целями и заданиями человека. Другая психологическая особенность восприятия и переживания морали заключается в том, что осознание трансцендентности и абсолютности морали делает невозможным говорение о ней. Любая моральная «истина», будучи проговоренной, становится как бы относительной. Абсолютное признается лишь умалчиваемым. В молчании оно еще как будто может существовать как таковое. Проговоренное, оно тут же оказывается приданным говорящему – говорящему N, говорящему по конкретному поводу, в конкретных обстоятельствах, а значит партикуляризирующему абсолютное. Но все это – именно особенности переживания морали. Философия принимает во внимание эти переживания как одно из дополнительных свидетельств о самой морали. Но признает ли она их в качестве источника понимания морали?
В любом случае гиперреализм в рассмотрении морали не оставляет места самой морали. Остается удивляться, что релятивисты не делают этого заключительного вывода – об иллюзорности морали.
С реалистической, релятивистской точки зрения, мораль, конечно же, иллюзорна. Мораль противоречит здравому опыту жизни и самовоспроизведения человека в сообществе - как сфере встречи (столкновения или переплетения) конкурирующих частных интересов, в которой осуществление одних интересов возможно, как правило, за счет ограничения, использования или подавления других. В европейской мысли понятие морали исторически формируется в процессе осмысления и выражения уникального среза (измерения) жизни человека – возможности бескорыстия, а значит, безотносительности практического действия; бескорыстия – в широком смысле этого слова.
Как показывает социо-семантический анализ базовых моральных формул, они однозначно коррелируют с таким опытом, который воспринимается как сугубо неутилитарный, хотя эта корреляция в самих формулах и не эксплицирована. Язык морали в свернутом виде содержит указание на исторический опыт – опыт «предков» – опыт архаического, т.е. гомогенного общества, иерархичного, но социально недифференцированного. Мораль репрезентирует в обществе цивилизации братство и родовую спаянность предысторического общества. Но не только это. Прилепленность к роду, слитость с родными переживается человеком в младенчестве. И как первый, изначальный опыт он задает определенную установку индивида, логически абсолютный, ибо имманентно ничем не обусловленный, стандарт. «Возлюби ближнего, как себя самого» означает: отнесись к другому, как к себе, как к родному. В Ветхом Завете эта формула и существует самостоятельно, не ассоциированная логически и нормативно с заповедью любви к Богу. Исторически более поздним событием следует считать соединение этой нормы с требованием совершенства, перенесение ее таким образом в перфекционистский контекст и усиление ее статуса не от мира сего, ее неутилитарности, неадаптивности. А если «утилитарности» и «адаптивности», то совершенно особого свойства.
У темы релятивизма есть и другой аспект, не методологический, а мировоззренческий. Игнорируя возможные упреки в морализаторстве, допустимо поставить вопрос: чем чреват релятивизм как актуальная поведенческая установка? Соединенная с добрым нравом, внутренней уравновешенностью, впитанной с юности культурой мысли и чувств, она практически не заметна окружающим; релятивизм придает такому нравственному характеру лишь необходимую долю критицизма, удерживающего от благодушия. Для человека же вольных принципов и этически расторможенного в своеволии релятивизм (если человек склонен к моральной рефлексии) – верный знак, подтверждающий относительность добра и зла и непременную императивность ориентации на практичность, будь то наслаждение, польза или личное счастье.
Этические идеалы Сократа и релятивизм «греческих просветителей»
Век Перикла и возведения Парфенона был для Афин пиком культурного, творческого расцвета и политического влияния в Греции. Развитие демократического самоуправления, технические достижения в сельском хозяйстве и навигации выражали и поощряли «гуманистический» дух.
С приближением конца V века до н.э. интерес греческого мировоззрения начал смещаться в сторону человека. Решающего этапа эта эволюция достигла во второй половине V века, с появлением софистов. Софисты, ведущие действующие лица новой интеллектуальной среды, были странствующими учителями-профессионалами, светскими гуманистами-вольнодумцами. В демократическом полисе с его расширяющимися возможностями участия в политической жизни услуги софистов находили широкий спрос. Софисты привнесли в греческую мысль элементы скептического прагматизма. Так, по Протагору, человек – есть мера всех вещей, и именно его собственные суждения о жизни, а не наивное следование религиозным традициям или бесконечные отвлеченные размышления должны формировать основу личных верований и поведения. Истина не абсолютна, а относительна, она различна для каждой культуры, для каждого человека, каждой ситуации.
О высшей ценности любого верования или мнения можно судить, лишь руководствуясь той практической пользой, какую оно может принести в жизни человека. В отличие от натурфилософов, возводивших свои теории относительно внешнего мира, совершенно не принимая во внимание субъективную составляющую: наблюдателя, познающего человека, софисты признавали, что каждая личность обладает собственным опытом, а, следовательно, собственной реальностью. Всякое понимание, утверждали они, есть субъективное мнение, подлинная объективность невозможна. Всякое постижение, на которое можно претендовать, - лишь вероятность, а не абсолютная истина.
Отсюда подлинная задача человеческой мысли – служить человеческим нуждам, а основой для достижения данной цели может стать только личный опыт. Софисты считали, что критический рационализм, ранее двигавшийся в направлении физического мира, теперь может найти более плодотворное применение в человеческой деятельности, а именно в этике и политике.
Сходным образом представлялось недоказуемым и существование богов. Протагор говорил: «Что касается богов, то я никоим образом не могу узнать, существуют они или нет, или какой они формы; ибо на пути к такому знанию стоит много препятствий, в том числе – темнота самого предмета и краткость человеческой жизни». Следовательно, лучше всего смотреть на мир, оставив религиозные предрассудки.
Отсюда следовали и выводы софистов: в метафизике – гибкий атеизм и агностицизм, в этике – обусловленная обстоятельствами нравственность. Поскольку религиозные верования, политические структуры и правила нравственного поведения рассматривались софистами как изобретенные и принятые самим человеком условные установления, то все это оказалось возможным ставить под вопрос и изменять.
В отличие от софистов, пытавшихся научить людей добиваться жизненного успеха в мире, где все нравственные нормы считались условностями, а любое человеческое знание оказывалось относительным, Сократ – человек невероятной интеллектуальной честности и нравственной чистоты, был убежден, что подобное философское «образование» могло принести лишь моральный ущерб. Противостоя взглядам софистов, Сократ видел свою задачу в том, чтобы проложить дорогу к такому знанию, которое превосходило бы простое суждение, с целью выявления такой нравственности, которая превосходила бы простое установление. Софисты считали подлинное знание недостижимым, однако Сократ полагал, что, возможно, подлинное знание еще не достигнуто. Для Сократа осознание невежества означало в большей мере начало, чем конец философского поиска, ибо, благодаря этому осознанию, открывается возможность преодолеть те общепринятые представления, которые лишь затемняют истинную природу человека. Сократ подтвердил дельфийский девиз «Познай самого себя», ибо верил, что лишь путем самопознания, путем постижения собственной души можно найти подлинное знание.
Однако чтобы прожить подлинно добродетельную жизнь, необходимо иметь представление о природе и сущности добра. Сократ рассуждал так: если человек будет знать, что есть истинное благо, что для него выгодно в самом глубоком смысле, – тогда, естественно, он будет совершать добрые поступки. Добродетель есть знание, истинно счастливая жизнь – это жизнь, наполненная праведными поступками, совершаемыми под воздействием разума. Следовательно, ключом к человеческому счастью служит разумное нравственное поведение.
Для того чтобы познать добродетель, благо, справедливость необходимо найти общую для всех добродетельных поступков составляющую, или, иными словами, суть добродетели, единое сущностное качество. В том, чтобы найти путь к этой реальности, и состоит задача философа.
Сократ двигался именно в этом направлении, развивая свою знаменитую диалектическую форму аргументации. Заниматься философией, согласно Сократу, означало постоянно подвергать свои мысли критике разума, вступая в серьезный диалог с другими. Подлинного знания можно добиться лишь ценой постоянной работы самокритического мышления. «Жизнь не проверенная критикой, не стоит того, чтобы ее прожить», – заявлял Сократ.
Мировоззренческая ценность учений софистов заключалась в критике традиционных представлений, в низвержении абсолютных постулатов. Софисты впервые определили, что мерилом истинности и ценности является сам человек как «мера всех вещей». Ничто в этом мире не является абсолютным, т. к., в конечном итоге, мир является установлением самого человека.
Подобные рассуждения привели софистов к субъективизму и релятивизму в понимании истинности знания, нравственных установлений. В древнегреческом обществе появляется потребность в поиске абсолютного, не зависящего от желания субъекта, знания. Поиском подлинного знания был занят Сократ, отмечавший, что для достижения знания необходимо выявление его сути, сущности.
Плюрализм, релятивизм и толерантность
Эти три слова – «плюрализм», «релятивизм» и «толерантность» – источник впечатляющей неразберихи сегодня – неразберихи простирающейся от сферы личной веры и свидетельства до сферы гражданских отношений и государственной политики. Эта путаница также ведет к совершенно ненужному запугиванию христианством в общественных дискуссиях, позволяя тем, кто выступает против исторического христианства, говорить как бы с высоких моральных позиций.
Начнем с функциональных определений, которые, если их принять (но не все это делают) должны минимизировать взаимонепонимание. Плюрализм – это социальный факт. Релятивизм – это философская доктрина, предлагающая свою интерпретацию этого факта. Толерантность – это персональная позиция и/или социальная политика относительно того, как мы к этому факту относимся.
Плюрализм. Религиозный и философский плюрализм в американском обществе это просто факт, это данность. То есть, в этой стране существует множество верований и институтов, которые их поддерживают. Если вы захотите оспорить это, вы с таким же успехом можете попытаться оспорить существование Нью-Джерси. Нравится вам это, или нет, но это так. Здесь сосуществуют тысячи деноминаций в традиционных христианском и иудейском сообществах, полный набор других мировых религий, «секулярные» религии и мировоззрения и любые вообразимые их комбинации.
Решающее отличие американского эксперимента от европейской модели начинается с Первой поправки к Конституции, полностью обеспечивающей религиозный и философский плюрализм. Эта поправка предотвратила возможность использования мощи государства для установления главенства мировоззрения какой-либо группы, появления государственной церкви или навязывания обязательной идеологии. Помимо этого поправка дала гражданам свободу выражать моральные ценности, имеющие религиозную или нерелигиозную основу, в публичной политике – в случае, если они смогут уговорить остальных согласиться с ними. С тех пор границы плюрализма заметно расширились, до сих пор (исключая время Гражданской войны) позволяя нации хранить функциональное единство посреди многообразия.
Честное одобрение и обеспечение плюрализма оказалось одним из преимуществ Америки. Государство обезопасило себя от появления национальной церкви, навязывающей свою волю обществу и требующей для себя уступок. Церковь избавилась от политических искушений, которые неизбежно привели бы ее к саморазрушению. В то же время, нация была сформирована позитивно моральными убеждениями народа независимо от того происходили ли они от узнаваемых мировоззрений, или нет.
Релятивизм. Релятивизм – это далеко идущая философская доктрина, представляющая определенную интерпретацию плюрализма. Это один из нескольких возможных способов оценить множественность мнений.
Давайте посмотрим, сначала негативно – на то, что релятивизм отрицает, затем позитивно – на то, что он утверждает. Он отрицает, что какая-либо религия или философия может иметь истинные притязания на абсолют. Абсолютов не существует. Мы можем говорить о Боге, но нет возможности знать, как то, что мы говорим о Нем, связано с тем, кто Он на самом деле, если Он вообще существует. Идея о том, что может быть одна познаваемая и постоянная истина о фундаментальных вещах, рассматривается как наивная и этноцентричная. Все притязания на истину лишь «относительны чему-либо» – локальным или историческим факторам, определяющим их – социальным, психологическим или экономическим. Не существует межкультурных стандартов, по которым может быть определена истинность религий и философий.
Действительно, релятивизм утверждает, что каждая религия и философия – это попытка индивида или группы описать неописуемое со своей ограниченной точки зрения. Содержание каждого мировоззрения не существенно, потому что оно второстепенно относительно частной культуры, в которой оно появилось.
Каждая религия или философия делает более или менее одно и то же, но по-разному. Каждая выражает стремление человека к фундаментальному или абсолютному и обеспечивает социальную психологическую стабильность. Правильно будет говорить о том, что религиозное учение более или менее полезно в достижении социальной или психологической цели, но абсурдно говорить об одном из учений как об истинном и о другом как ложном. Мы не говорим, что шоколадное мороженное – истинное мороженое, а ванильное – ложное, хотя нам, наверное, нравится одно больше другого. Они оба выполняют одну и ту же функцию, только немного по-разному. Также, скажет релятивист, глупо говорить об истине или лжи относительно религии. Неправильно только то, что мы любим судить убеждения, веру других. Это, по мнению релятивиста, недостаток открытости, вызванный этноцентризмом и фанатичностью.
Релятивизм отказывается быть релятивизированным
Неразбериха гарантирована до тех пор, пока мы не поймем, что релятивизм работает на двух уровнях во многих наших дискуссиях. На одном уровне, это философская доктрина, одна из других доктрин. Но на другом уровне, это мета-философия, объясняющая нам как понимать все доктрины из всех источников. Это важно знат, для того, чтобы понять, почему она в одну минуту может звучать так скромно, когда релятивист полностью принимает в расчет человеческую подверженность ошибкам, но так высокомерно в следующую минуту, когда релятивист один гарантирует видение абсолютной истины. Это одна точка зрения, которая претендует на то, чтобы быть парадигмой, охватывающей все остальные точки зрения.
Острие релятивистской критики – сказать, что все «абсолютные» религиозные и философские системы должны правильно пониматься не как возможные источники истинного знания о Боге и абсолютной истине, но только как попытки культуры нащупать название неназываемому. Но в тоже время релятивизм притязает на собственный иммунитет от сил своей собственной критики. Мы должны верить, что только релятивизм не просто продукт релятивизирующих факторов в его собственной культуре (модернисткой, Западной, академической, желающей обладать), но что это чудесным образом объективная, вневременная истина. Он пришел к нам через эпистемологически безукоризненно чистое понимание, благодаря чему чудесным образом избегает печей релятивистского анализа. Здесь и релятивизм и «раскусывается».
Релятивизм уничтожает плюрализм
Несмотря на то, что релятивизм известен как высшая степень, как торжество плюрализма, на самом деле он таковым не является. Приведем пример. Думается, что наиболее популярная иллюстрация религиозного релятивизма, которую мы все слышали, такова – различные мировые религии – это разные дороги, проложенные по одной горе. Хотя путешественники с каждой из дорог не могут видеть других на остальных дорогах во время восхождения, они все встретятся на вершине (у Бога?). Эта аналогия видится понятной и демократичной перспективой для множества религиозных альтернатив, но она обманчива. Тот, кто верит в это, создает мета-религию, парадигму, призванную интерпретировать все религии. Это единственная правильная доктрина, понимающая множественность. Таким образом, это что угодно, но не релятивизм – это абсолютизм. Здесь принимается, что релятивист – это не просто путешествующий человек (с ограниченным полем зрения) на одной из дорог, но, что у него есть возможность смотреть с самолета на всю гору целиком и на всех путешественников, и что он может таким образом объяснить нам, как понимать Бога и наши поиски. Самая важная точка аналогии – необычное положение рассказчика, часто упускается, особенно самим рассказчиком.
Эта аналогия с горой показывает, как релятивизм исключает плюрализм, относится к нему снисходительно. Это хорошо, быть на нашей собственной маленькой дорожке на горе пока мы понимаем, что верования и практики, которые мы нашли на этой дороге, всего лишь наши личные предпочтения, производные от нашей культуры и менталитета. Верующие не правы в том смысле, что они знают, кто Бог на самом деле и как мы можем узнать Его. Релятивизм допускает плюрализм только в частном мире мнений, которые не имеют выражения в обществе, но он требует единообразия, когда мы подходим к вопросу об абсолютных истинах, которые имеют фактический статус.
Несмотря на релятивистское приветствие плюрализма, фактически он даже не толерантен по отношению к нему, за исключением этого символического и снисходительного отношения. Плюрализм утверждает, что существует множество религиозных и философских взглядов. Релятивизм, правильно понимаемый, доказывает, что фактически множества абсолютных истин не существует, но есть одна абсолютная истина, которой объясняются все остальные претенденты на нее. Человек остается не с множеством, но с единообразием на уровне абсолютной веры. И вновь, абсолютизм релятивизма.
Например, это звучит очень благородно, что важна в религиях их общая составляющая – достижение Абсолюта – а не доктрины, этические нормы или священные практики. Однако многие люди в различных религиях мира не воспринимают себя таким образом – многие желают умереть за свои особые и частные верования, этические нормы и некоторые даже за свои святые места. На самом деле это в большей степени высокомерно, чем благородно. Сказать, что Христианство (которое верит в Бога-Личность) и Буддизм (который отвергает личностного Бога и неопределенен относительно веры в Бога безличностного) на самом деле одинаковы в самых важных вопросах, это отрицание существующих различий. Это не более чем высокомерное приписывание единообразия.
Споры по поводу идеи об обращении
Прозелитизм: 1) стремление распространить свою веру, обратить других в свою веру, стремление к повсеместному установлению поддерживаемой религии; 2) перен. горячая преданность вновь принятому учению, новым убеждениям. Отсюда – прозелит часто означает новообращенный. Прозелитизм одобряется не во всех религиях (религиозных течениях).
Почему такие слова как «обращение», «прозелитизм» или «рождение свыше» сейчас относятся к грязным и ругательным? Почему они такие оскорбительные? Это не наша глубокая приверженность плюрализму. Фактически, наоборот. Можно предположить вместо этого, что на самом деле это отношение таково, потому что люди боятся иметь дело со следствиями плюрализма, понятие обращения просто представляет собой опасность.
Честное признание плюрализма подразумевает, что существуют религиозные различия и что они серьезны. Но представление о глубоких различиях между религиями делает логичным понятие об обращении и бросает к нашим ногам необходимость тяжелого выбора. Гораздо комфортней верить релятивисту, который убеждает нас, что все дороги ведут к одному месту. Это означает, что нет необходимости беспокоиться о настоящей приверженности к какому-то одному Богу или абсолютной истине.
Релятивизм – это действительно опиум для народа. Он не одобряет серьезные дискуссии о самых важных проблемах и ослабляет вызовы плюрализма, позволяя людям непринужденно прогуливаться мимо самых серьезных выборов в их жизни. Вопросы, касающиеся существования и качеств Бога больше не необходимы, так как они не являются вопросами истины, а только частными мнениями и предпочтениями, и не имеют итоговых последствий.
Если, однако, плюрализм действительно существует на уровне абсолютных истин, будет честно требовать от нас принимать множественность серьезно. Фактически, существуют различия в предельной перспективе, которые трудно отрицать. Есть разница между Богом, который личностен, Богом, который безличностен и отсутствием Бога совсем. Есть разница между окончательным судом после смерти, серией многих реинкарнаций и просто отключением сознания. Причина взаимопонимания не в том, что это поверхностные и незначительные различия.
Если существуют реальные и значимые различия между религиозными позициями, то почему разговоры об «обращении» и подобных вещах должны быть такой современной ересью? Фактически, если религиозный плюрализм реален, почему идея обращения или даже прозелитизма выглядит странной? Она имеет смысл в мире, где религиозные различия реальны и важны. Почему они не могут быть достаточно важными для того, чтобы я изменил базовые взгляды в своей жизни. Различия могут быть даже достаточно важными для того, чтобы убеждать кого-то в истинности того, во что я уверовал. Если мы действительно верим в плюрализм, почему это должно рассматриваться как что-то варварское или странное?
То, что имеет смысл в плюралистичном обществе, будет выглядеть странным или даже ненормальным с точки зрения релятивистской философии. Нам необходимо определиться, какую из моделей мы примем? Если мы верим, что действительно существует множество религиозных вер и позиций, то мы получаем возможность для тяжелых дискуссий всех сортов. Какая или какие из них истинны? Существуют ли у них общие истинные элементы? Откуда мы знаем? Правильно ли делать какие-то различия? Так как эти вопросы сложны, могут вызывать разногласия и принуждать нас корректировать цели или результаты наших жизней, мы стремимся избежать их. Есть альтернатива, позволяющая не трогать их – наложить запрет на категории истины или лжи в религиозных дискуссиях.
Релятивизм в большей степени есть источник недоразумений, чем необходимая платформа для честного диалога.
Толерантность. Быть толерантным – это жить бок о бок с другими людьми, которые реально и глубоко от нас отличаются, относиться к ним вежливо и с уважением в нашей частной жизни и настолько, насколько это возможно, в государственной политике (например, наша толерантность по отношению к убийцам и ворам носит ограниченный характер). Толерантность – это не релятивизм и нет необходимости как-то связывать ее с релятивизмом. Распространенное заблуждение сегодня – думать, что если ты ставишь под вопрос релятивизм, то ты должен быть нетолерантным и антидемократичным. Однако релятивизм сам по себе означает меньше, чем то, на что он претендует. Как бы ни было, мы найдем и толерантных, и нетолерантных людей среди приверженцев любой религии или философии.
В этом смысле существует несколько печальных глав в нашей христианской истории (также как и в истории других религий и секулярных идеологий). Христиане начали свое существование гонимыми, но обретя достаточную политическую силу, они быстро превратились в гонителей. Христиане временами были жестокими и надменными по отношению к тем, кто не соглашался с ними, и нарушали чистоту собственной веры, использованием принудительной силы государства, когда она была им доступна.
Последователи Христа призваны жить в вере и терпении, любить своих врагов, искать благополучия своим врагам, быть солью и светом миру. Иисус и весь Новый Завет поощряют очень выраженную толерантность. Но толерантность не требует, чтобы мы принимали статус кво как священный, также не накладывает обязательства воздерживаться от попыток изменить себя, других или общество. Толерантность не требует, чтобы мы никогда не пытались убедить кого-то в истине или важной идее. Она требует, чтобы мы уважали этого человека, несмотря на разногласия, особенно если мы будем пытаться убедить его измениться – в вопросах ли личной веры, этики или социальной справедливости.
Если свобода совести – это существующая реальность, каждый человек может сформировать свое сознание без необязательного внешнего или насильственного давления, усложняющего и без того сложный процесс. Более важно, что если кто-то признает существование религиозных различий, то он будет более внимательно относиться к защите свободы совести.
Плюрализм существует в нашем обществе, хотим мы того или нет, и никуда из него не денется. Релятивизм, особенно когда он путается с плюрализмом и толерантностью, – это по сути ложная и неустойчивая доктрина, определенно нетолерантная само по себе. За толерантность нам нужно бороться, потому что ее корни – в уважении к каждому человеку и значимости его выбора.
Надо сказать, церковь слаба и потеряла позиции лидерства, на которых она однажды стояла. Но это не значит, что христианская вера сама по себе слаба. Фактически, мы убеждены, что только христианство имеет метафизическое и моральное видение, как сделать мир плюралистичным в лучшем смысле этого слова – и избежать при этом полюсов анархии и деспотизма. Церковь не бессильна и реформация или возрождение здесь вполне вероятны.
Релятивизм и антропологизм - одни из основных принципов философии. Несмотря на то что эти принципы были обоснованы относительно недавно, появились они еще с возникновением первых цивилизаций. Особенное развитие получили эти направления в Древней Греции, в частности этими вопросами занимались софисты.
Релятивизм
Релятивизм в философии - это принцип, согласно которому все в жизни имеет относительный характер и зависит от обстоятельств и точки зрения. Принцип подчеркивает связь различных объектов с их субъективными характеристиками и свойствами. Согласно этому, поскольку все объекты имеют субъективные характеристики, их достоверность поддается критике и практически все объекты могут быть представлены как недостоверные и ошибочные. Например, если человеку скажут: «Приведите примеры философии релятивизма», то это можно проиллюстрировать при помощи следующего предложения: Лев убивает свою жертву. Это предложение субъективно, поскольку, в зависимости от разной ситуации, оно может быть положительным и негативным. Если жертва антилопа, тогда это нормально, поскольку таковы законы животного мира, однако если жертва человек - тогда предложение становиться негативным. В этом и заключен релятивизм.
В зависимости он того, как смотреть на эту ситуацию, она может быть хорошей или плохой, правдивой или ложной, достоверной или недостоверной. Это приводит к тому, то многие философы рассматривают релятивизм как болезнь современной философии.
Релятивизм и антропологизм софистов
Софистами в Древней Греции называли людей, которые полностью посвящали себя умственной деятельности. Традиционно софистами были философы, а также те, кто изучал политику, ораторское искусство, право и др. Самыми известными софистами того времени были Солон, Пифагор, Сократ, Протагор, Продик, Гиппий и др. Антропологизм, субъективизм и релятивизм философии софистов стали основой для практически всех современных философских направлений.
Одной из основных черт софистов было то, что в центре своих учений они всегда на первое место ставили человека. Антропоцентризм несомненно был основой их учений, поскольку они считали, что любой объект в разной степени связан с человеком.
Еще одной важной чертой софистов была субъективность и относительность любого знания, поскольку, как утверждали ученые того времени, любое знание, понятие или оценку можно подвергнуть сомнению, если посмотреть на нее с другой стороны. Примеры философии релятивизма можно найти практически у всех софистов. Это прекрасно иллюстрирует известная фраза Протагора: «Человек - это мера всех вещей», поскольку именно от того, как ситуацию оценивает человек, и зависит то, как она им воспринимается. Сократ рассматривал относительность морали и этики, Парменид интересовался процессом оценки вещей, а Протагор выдвигал идею касательно того, что все в этом мире оценивается через призму интересов и целей конкретного человека. Антропологизм и релятивизм философии софистов нашли свое развитие в последующих исторических эпохах.
Развитие релятивизма на разных этапах истории
Впервые принцип релятивизма формируется в Древней Греции, в частности усилиями софистов. Позже этот принцип переходит и в скептицизм, согласно которому все знания являются субъективными, поскольку рассматриваются в зависимости от исторических условий формирования познавательного процесса. Согласно этому, любое знание является недостоверным само по себе.
Принцип релятивизма также использовался в 16-17 веках в качестве основы для критики догматизма. В частности, этим занимались Бейль, Монтень и др. Также релятивизм использовался в основе идеалистического эмпиризма, а также был основой для метафизики. Со временем появились и другие примеры философии релятивизма, которые стали отдельными направлениями.
Гносеологический релятивизм
Гносеология, или познание - это основа релятивизма. Гносеологический релятивизм в философии - это полный отказ от идеи, что знания могут расти и развиваться. Процесс познания описывается как такой, который полностью зависит от определенных условий: биологических потребностей человека, психического и психологического состояния, наличия теоретических средств, используемой логической формы и др.
Факт развития познания на каждом этапе релятивисты видят как основное доказательство его неистинности и недостоверности, поскольку знания не могут меняться и расти, они должны быть однозначными и стабильными. Это приводит к отрицанию возможности объективности вообще, а также к полному агностицизму.
Физический релятивизм
Принцип релятивизма нашел область применения не только в философии и гуманитарных и социальных науках, но также и в физике и квантовой механике. В этом случае принцип состоит в том, что возникает необходимость переосмыслить все понятия классической механики, среди которых время, масса, материя, пространство и др.
В рамках интерпретации данного принципа Эйнштейном был введен термин «наблюдатель», который описывает того, кто работает с определенными субъективными элементами. В этом случае процесс познания данного объекта и трактовка реальности зависит от субъективных представлений наблюдателя.
Эстетический релятивизм
Эстетический релятивизм в философии - это принцип, который впервые появился в Средневековье. Особенное внимание этому уделял Вителон. В своих работах он интересовался понятием прекрасного с психологической точки зрения. Он утверждал, что понятие прекрасного с одной стороны очень изменчиво, а с другой стороны имеет некоторую стабильность. Например, он утверждал, что маврам больше нравятся одни цвета, тогда как скандинавам совсем другие. Он считал, что это зависит от воспитания, от привычек и от того, в какой среде человек вырос.
В своих рассуждениях Вителон пришел к релятивизму, поскольку считал, что прекрасное является относительным. То, что является прекрасным для одних, не является таковым для других, и на это есть определенные субъективные причины. Кроме того, то, что один человек считает прекрасным, со временем он может увидеть ужасным. Основой этому могут служить самые разные ситуации и позиции.
Моральный (этический) релятивизм
Моральный релятивизм в философии - это принцип, согласно которому добро или зло в своей абсолютной форме не существует в принципе. Этот принцип отрицает какие-либо нравственные нормы и наличие каких-либо критериев касательно того, и нравственность. Некоторые философы видят принцип морального релятивизма как вседозволенность, тогда как другие рассматривают его как условность трактовки добра и зла. Этический релятивизм в философии - это принцип, который показывает условные согласно понятий добра и зла. Согласно этому, в разное время, при разных обстоятельствах и в разных местах одни и те же понятия морали могут не только не совпадать, но и быть полностью противоположными друг другу. Любая мораль относительна в силу того, что относительно само добро и зло.
Культурный релятивизм
В философии - это принцип, который состоит в том, что какие-либо системы оценок культуры отрицаются вообще, а все культуры считаются абсолютно равными. Это направление было заложено Франом Боасом. В качестве примера автор использует американскую и европейскую культуры, которые навязывают свои принципы и свою мораль другим странам.
Культурный релятивизм в философии - это принцип, который рассматривает такие категории, как моногамия и полигамия, социальный престиж, гендерные роли, традиции, модели поведения и др. Культурные черты зависят от места проживания, религии и других факторов. Все культурные понятия можно рассматривать как со стороны человека, который вырос в этой культуре, так и со стороны человека, который был воспитан в другой культуре. Взгляды на одну и ту же культуру кажутся противоположными. При этом большую роль играет антропологизм, поскольку в центре любой культуры прежде всего стоит человек.
Антропологизм
Антропологизм - это принцип философии, который рассматривает в качестве основной категории понятие «человек». Люди являются центром таких категорий, как бытье, культура, общество, социум, природа и др. Принцип антропологизма появился еще в первых цивилизациях, однако своего пика он достиг в 18- 21 веках.
В современной философии антропологизм пытается утвердить единство научного и философского подхода касательно понятия «человек». Антропологизм присутствует практически во всех современных науках, которые исследуют разные аспекты человека. Особенно широко это понятие рассматривается в философском антропологизме, который пытается полностью охватить понятие «человек».
Антропоцентризм - основа антропологизма
Основой антропологизма является антропоцентризм, согласно которому человек - это центр всего. В отличие он антропологизма, который чаще всего исследует именно биологическую сущность человека, антропоцентризм интересуется его социальной природой.
Согласно антропоцентризму, человек является основой любого философского исследования. Многие исследователи даже само рассматривают как поиск и осмысление людьми своего бытья и существования. Таким образом, именно через природу человека, его сущность и предназначение можно идентифицировать практически все философские проблемы, которые возникают в любой исторической эпохе.
Историческое развитие антропологизма
Антропологизм прежде всего присущ европейской культуре, однако многие его принципы можно найти и в восточных. Что касается зарождения направления, то этим местом несомненно является античность. Большая заслуга здесь принадлежит Сократу, Протагору, Платону, и др. Особенного внимания заслуживают работы Аристотеля, который исследовал множество физико-психологических тем, связанных с человеком.
По-другому представлены люди в христианской трактовке. Человек рассматривается как храм, который несет на себе отпечаток творца. Здесь, кроме антропоцентризма, присутствует также теоцентризм, в центре миропонимания находится Бог. В этот период на первое место выходит душа человека, его личность и чувства.
Эпоха Возрождения приносит принцип гуманизма, который отличался от того, что использовался в Средневековье. Гуманизм начинает основываться на философском понимании человека и на свободе человеческой личности. Мыслителей 17-18 века волнует природа человека, его предназначение, его место в этом мире. пыталась познать человека при помощи точной науки и разума. Этим занимались Руссо, Вольтер, Дидро и др.
Последующие эпохи стали переосмысливать многие метафизические процессы. Антропологизм развивается благодаря философии Фейербаха, Маркса, Кьеркегора и Шелера. На сегодняшний день антропологизм все еще остается основой современной философии и различных ее направлений.
Антропологизм и релятивизм - это основные принципы современной философии. Разные аспекты этих направлений появились еще в древние времена, однако и по сей день они не утратили своей актуальности.
от лат. relativus – относительный) – возведенный в ранг теоретич. концепции принцип, согласно к-рому все в мире только относительно. Из такого подхода вытекает отрицание к.-л. абс. субстанциональных моментов, сторон в вещах, науч. теориях, моральных нормах и т.д. В зависимости от предметных областей, где реализуется этот принцип, различают: Р. м е т а ф и з и ч е с к и й (онтологический), т.е. утверждение, что вещи и их свойства существуют только в отношениях к другому (обычно под ним понимается дух, воспринимающий субъект). Крайним выражением такой т. зр. является, напр., позиция Беркли: "То, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно. Их e s s e есть p e r c i p i, и невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей" ("Трактат о началах человеч. знания", СПБ, 1905, с. 62). Концепцию, утверждающую, что существуют только отношения, иногда наз. р е л я ц и о н и з м о м. Р. гносеологический – концепции, объединяемые принципом: все наши знания относительны, они обладают значимостью лишь для определ. т. зр., а поэтому необъективны. Такой принцип обосновывается по-разному. В философии эмпиризма Р. с логич. неизбежностью вытекает из признания индивидуального опыта единств. источником знания: если различные индивиды устроены по-разному, обладают различным опытом, то и их знания об одном и том же различны. Первым представителем этой т. зр. в истории философии был, по-видимому, Протагор, утверждавший, что человек есть мера всех вещей. В этом же смысле Р. был свойствен софистам, скептицизму. Др. предпосылкой для принятия принципа Р. в гносеологии является апелляция к тому, что познаваемая нами действительность находится в постоянном изменении, поэтому наши знания всегда относительны в том смысле, что истинны только в данный момент. В такой т. зр., во-первых, не учитывается относит. устойчивость вещей и явлений, к-рая и делает возможным их познание, а во-вторых, вопрос о соответствии наших представлений объекту подменяется вопросом о неизменности этих представлений. Иногда обоснованием Р. служит ссылка на то бесспорное обстоятельство, что объект не может быть познан сразу весь и целиком, что поэтому знания о нем со временем изменяются и иногда довольно радикально. Как показали Энгельс (см. "Анти-Дюринг", 1966, с. 81–92) и Ленин (см. "Материализм и эмпириокритицизм", в кн.: Соч., т. 14, с. 181–299), здесь смешивается вопрос об объективности наших знаний с вопросом об их полноте, т.е. объективным считается лишь окончательное, абс. знание, но поскольку таковое невозможно, факт изменения знаний рассматривается как доказательство их неистинности. Как филос. концепция Р. стал особенно модным на рубеже 19 и 20 вв., когда физики и философы, придерживающиеся старых, наивно-материалистич. представлений о веществе (к-рое отождествлялось с материей), о массе и т.д., столкнулись с новыми физич. теориями; их правильное филос. осмысление требовало иных, диалектико-материалистич. представлений, с т. зр. к-рых наши знания относительны не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле историч. условности приближения их к этой истине (см. В. И. Ленин, Соч., т. 14, с. 124). Неумение же или нежелание стать на эту т. зр. приводило к утверждениям об абс. относительности знаний (Мах, Авенариус), о полной их условности (Пуанкаре, см. Конвенционализм). Р. этически й – результат распрост-ранения принципа Р. на область нравств. отношений – отрицает объективный характер моральных норм, их объективную значимость. Такого рода Р. является, попыткой "оправдать" теоретически аморализм и беспринципность в самом широком смысле. Р. может иметь место и в эстетике, где он связан с отрицанием общечеловеческого содержания в истинных произведениях иск-ва, отрицанием преемственности между различными направлениями иск-ва. В СССР такой Р. был характерен для Пролеткульта, Лефа и т.д. В зарубежной историографии распространен Р. в понимании истории. Суть его состоит в отрицании возможности объективного познания и оценки тех или иных историч. событий, поскольку якобы все определяется господствующими в наст. время "политич. страстями" (как говорил Ницше, мы пользуемся историей лишь постольку, поскольку она нам служит). В разных историч. условиях Р. как принцип имеет разное социальное звучание. Иногда он является выражением и следствием загнивания общества, попыткой оправдать утрату историч. перспективы в его развитии. В др. случаях Р. объективно способствует расшатыванию и разрушению отживших социальных порядков, догматич. мышления и косности. Р. философский не следует смешивать с физич. Р., к-рый означает признание т. зр. относительности теории. Лит.: Пуанкаре?., Наука и гипотеза, М., 1904, с. 60–61; его же, Последние мысли, П., 1923; Кузнецов И. В., Принцип соответствия в совр. физике и его филос. значение, М.–Л., 1948; Франк Ф., Философия науки, пер. с англ., М., 1960; Нарский И. С., Совр. позитивизм. Критич. очерк, М., 1961; Troeltsch E., Der Historismus und seine ?berwindung, В., 1924; Spiegelberg H., Antirelativismus, Z.–Lpz., 1935. H.Французова. Москва. научных революций, смены мировоззренческих систем, в частности на рубеже 19-20 вв. Принцип физического Р. в рамках специальной и общей теорий относительности (СТО и ОТО) связан с философским Р. весьма опосредованно. Будучи элементом физической теории, данный принцип состоит в переосмыслении понятий классической механики времени, пространства, массы, скорости). При этом в рамках некоторых интерпретаций СТО имеет место неправомерное отождествление понятия «наблюдателя» А. Эйнштейна с введением «субъективного элемента» в сферу физических взаимодействий, с субъективно-идеалистическим представлением о зависимости реальности от познающего субъекта. Как концепция Р. принимает во внимание относительность, изменчивость суждений, норм, правил и критериев, зависимость их истинности, правильности от пространственно-временных, культурно-исторических, социальных, психологических и ценностных факторов. Этический Р. полагает, что не существуют безусловные, общие для всех культур моральные ценности и нормы, коренящиеся в неизменной, внеисторической природе человека. Необходимо принимать во внимание социальный контекст и нормы данного общества, ибо они признаются правильными для одной и неправильными для другой среды. Социально-культурный Р. есть акцентирование моментов своеобразия и исторической изменчивости человекоразмерных систем (общественных, культурных, языковых), их ситуативной обусловленности, замкнутости и несоизмеримости друг с другом. Таковой тип Р. обычно связан с отрицанием линейного развития культуры, с представлением о существовании охватывающих и несоизмеримых форм жизни и мировоззрений, структурирующих мышление людей определенных эпох и культур (Н. Данилевский, О. Шпенглер). К нему примыкает гносеологический R, отвергающий абсолютный характер философских категорий, научных законов, чувственных представлений, кумулятивное развитие знания, Его сторонники подчеркивают нагруженность эмпирических данных теоретическими интерпретациями, зависимость теоретических терминов от включенности в теоретические схемы, обусловленность теорий мировоззренческими системами и социальными конвенциями, функциональную и содержательную зависимость знания и сознания от деятельности и общения, прерывность и неравномерность познавательного процесса. В качестве источника гносеологического Р. нередко рассматривают принцип «лингвистической относительности» Э. Сепира-Б. Уорфа, тезис «онтологической относительности» У Куайна, понятие «несоизмеримости» (Т. Кун, П. Фейерабенд) и др. Моральный Р. отрицает абсолютный характер, т.е. всеобщность и принудительность морали, подчеркивая условность и ситуативность моральных норм. При этом утрачивается специфика морали как движения от сущего к должному, а мораль подчиняется, как правило, субъективным пристрастиям или общественной целесообразности (крайние варианты гедонизма и утилитаризма, граничащие с аморализмом). Р. разделяет основные принципы историцизма, социологизма, холизма и функционализма, противоположные позициям субстанциализма и фундаментализма. Р. не является самостоятельным направлением среди других, но настойчиво проявляется как неотъемлемое свойство познания вообще, особенно современного, где плюрализм «миров», подходов, критериев, систем ценностей, парадигм общепризнан. Р. Рорти говорит о существовании двух традиций в современной философии, связанных с различием в понимании истины, одну из которых он обозначает как «Р.», а другую именует традицией Платона-Канта-Гегеля, понимавших путь к истине как движение к верному представлению о мире «как он есть сам по себе» и видевших основу достоверных суждений в чувственных данных и ясных идеях. Соответственно, к «релятивистам» относятся Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер, М. Фуко, Ж. Деррида, а также представители американского прагматизма и аналитической философ и и У Джеймс, Р. Рорти, У Куайн, Т. К у н и др. Они не считают себя противниками рационализма и не утверждают, что истины - всего лишь «удобные фикции», но отказываются от традиционного философского проекта - найти прочные и неизменные критерии для суждений. В контексте идеалов классической рациональности Р. по-прежнему подвергается критике и категорическому неприятию. В представлениях об абсолютной истине, абсолютном наблюдателе, признании истины как объективного, независимого от сознания, определенного, адекватного знания Р. не может быть признан как имеющий право быть. Однако многолетняя борьба с этим феноменом не дает результата, а современные науки и постмодернистские подходы вынуждают признать релятивность знания как неотъемлемый и значимый момент познавательной деятельности человека. Предпосылки Р. в познании - это такие объективные свойства действительности, как изменчивость, развитие, объективная неопределенность явлений и процессов, развитие и изменение самого человека, общества, человечества в целом. Психологизм несет в себе Р. в качестве своей неизменной предпосылки, что обосновано Э. Гуссерлем в первой части его «Логических исследований» (1900), где Р. рассматривался в соотнесении со скептицизмом и психологизмом. По словам Гуссерля, «что истинно, то абсолютно, истинно "само по себе"; истина тождественно едина, воспринимают ли ее в суждениях люди или чудовища, ангелы или боги». Истина сверхвременна и не имеет смысла указывать ей место во времени, приписывать «простирающуюся на все времена длительность»; истина принадлежит к области абсолютно обязательного, основанного на идеальности. Гуссерль позднего периода осознает неполноту и односторонность такой позиции. Стремясь преодолеть объективизм и натурализм в познании, он вновь вводит человека в его «жизненный мир» («Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология», 1954), понимая, что не чужда истине и повседневная жизнь человечества, хотя «истина и обнаруживается здесь лишь в своей обособленности и релятивности». Поиск нетрадиционной оценки и решения проблемы Р. осуществил К. Манхейм - один из основоположников социологии познания, исходивший из того, что для этой области знания решение проблемы Р. особенно значимо и одновременно связано с переосмыслением эпистемологии, теории познания в целом. Он осознает ограниченные возможности традиционной теории познания, которая базируется на достаточно узком «эмпирическом поле» - естественных науках. Концепция Манхейма рассматривает моменты многообразия, изменчивости, релятивности, существенно отличающие ее от традиционной рационалистической, а по существу «абсолютистской» и догматически неизменной, теории познания. Выдвигая вместо критикуемого Р. концепцию реляционизма, он стремится найти средства и приемы - «эпистемологический аппарат» - для «повременного и ситуационно обусловленного», относительного и конкретного процесса получения знания. Историзм, отождествлявшийся с Р. и поэтому оценивавшийся отрицательно, прежде также не входил в поле рационального познания. Сегодня очевидно, что поскольку реальное, «фактическое» знание имеет свою историю и формируется в контексте истории культуры и социума, то должны быть найдены формы рационального осмысления историзма и введения его в философию познания. В. Дильтей, разрабатывая методологию исторического знания, наук о культуре в целом, искал и предлагал новые способы и типы рациональности, передающие релятивность исторического познания, но стремящиеся сохранить «научность» и преодолеть необоснованный Р. В современной эпистемологии осознается, что необходимо различать релятивность как свойство самого знания, отражающее изменчивость объекта, обстоятельств его существования и способов его интерпретации, и Р. как тенденцию абсолютизации релятивности знания. Рассуждая об этом, Т. Рокмор справедливо полагает, что «иначе чем на вероятностных основаниях невозможно знать, что идея разума соответствует независимому объекту». Он исходит из того, что после Канта есть лишь два разумных подхода - скептицизм, борьба с которым оборачивается догматизмом, и Р., утверждающий, что знание не имеет абсолютного обоснования. Со времен Платона философы считают необходимым бороться с Р., но «мало кто глубоко размышлял о его законных источниках». Ситуация усугубляется тем, что отрицательное отношение к «моральному Р.» как бы переносится на эпистемологический Р., тем самым «затемняя» правомерность и суть самой проблемы. Обращение к методологии гуманитарного познания, а также выдвижение на передний план субъектных характеристик познания в неклассической науке, приводят к дальнейшему изменению понимания многих эпистемологических проблем Р. И. Т. Касавин, Л.А. Микешина
Отличное определение
Неполное определение ↓
1.4.2 Релятивизм
Релятивизм - методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания.
Релятивизм проистекает из одностороннего подчёркивания постоянной изменчивости действительности и отрицания относительной устойчивости вещей и явлений. Гносеологические корни релятивизма - отказ от признания преемственности в развитии знания, преувеличение зависимости процесса познания от его условий (например, от биологических потребностей субъекта, его психического состояния или наличных логических форм и теоретических средств). Факт развития познания, в ходе которого преодолевается любой достигнутый уровень знания, релятивисты рассматривают как доказательство его неистинности, субъективности, что приводит к отрицанию объективности познания вообще, к агностицизму.
Релятивизм как методологическая установка восходит к учению древнегреческих софистов: из тезиса Протагора «человек есть мера всех вещей…» следует признание основой познания только текучей чувственности, не отражающей каких-либо объективных и устойчивых явлений.
Элементы релятивизма характерны для античного скептицизма: обнаруживая неполноту и условность знаний, зависимость их от исторических условий процесса познания, скептицизм преувеличивает значение этих моментов, истолковывает их как свидетельство недостоверности всякого знания вообще.
Аргументы релятивизма философы XVI-XVIII веков (Эразм Роттердамский, М. Монтень, П. Бейль) использовали для критики догматов религии и основоположений метафизики. Иную роль релятивизм играет в идеалистическом эмпиризме (Дж. Беркли, Д. Юм; махизм, прагматизм, неопозитивизм). Абсолютизация относительности, условности и субъективности познания, вытекающая из сведения процесса познания к эмпирическому описанию содержания ощущений, служит здесь обоснованием субъективизма.
Определённое влияние релятивизм приобрёл на рубеже XIX и XX веках в связи с философским осмыслением революции в физике. Опираясь на метафизическую теорию познания, игнорируя принцип историзма при анализе изменения научных знаний, некоторые учёные и философы говорили об абсолютной относительности знаний (Э. Мах, Й. Петцольдт), о полной их условности (Ж. А. Пуанкаре).
В различных отраслях человеческих знаний термин приобретает своё осмысление (этический релятивизм, лингвистический релятивизм, физический релятивизм и т.п.).
1.4.3 Догматизм
Догматизм - способ мышления, оперирующий догмами (неизменными положениями) и опирающийся на них.
Для догматизма характерны некритичность (отсутствие критики и сомнений), схематизм (односторонность, невнимание к конкретным обстоятельствам и условиям) и консерватизм мышления (неспособность воспринимать новую информацию), слепая вера в авторитеты, неспособность к творчеству.
Проблема догматизма является одной из существенных проблем, одолевающих человечество. Миллионы догматиков, не способных совершенно самостоятельно мыслить, но считающих себя умными, заполоняют и замусоривают своими высказываниями информационное пространство. Ум, в представлении этих людей, отнюдь не способность думать, отнюдь не умение рассуждать и делать логические выводы. Ум, в их понимании, определяется очень просто - ты умён, если ты знаешь определённые догмы - некие положения, которые являются абсолютно правильными. А раз ты знаешь абсолютно правильные положения, то ты, безусловно, умный, а тот, кто их не знает, либо "не понимает", что они правильные, либо дурак. Впрочем, объяснить, почему данные положения являются правильными, догматики не могут. В лучшем случае они могут попытаться "обосновать" их с помощью уловок. Поэтому, для того, чтобы "понять" правильность догм, с их точки зрения, нужно сделать некое непонятное внутреннее усилие, мысленно поднатужиться и придёт оно, "понимание" правильности догмы. При этом, т. к. фактической причиной, побуждающей человека называть правильной ту или иную догму, являются его эмоции, привычные ему оценки, то разубедить догматика в правильности или абсолютности догмы при помощи какой угодно рациональной аргументации практически невозможно. К сожалению, в современном обществе, где неразумность является нормой, нет никаких гарантий от того, что догматики не проникнут куда угодно - в органы управления, в СМИ, в систему образования в науку, где будут распространять догмы и догматический метод, преподнося его в качестве официально правильного, естественного и единственно возможного.
Для правильного понимания состояния современной науки и путей ее развития необходимо преодолеть односторонность как догматизма, так и релятивизма. Догматизм не способен рассматривать положения науки, например, математики и, в частности, системы аксиом как результаты, которые могут подлежать дальнейшему исправлению и совершенствованию. Релятивизм же не видит за частой сменой научных теорий и подходов к их разработке того, что все они являются, по словам В. И. Ленина, “крупицами абсолютной истины”, что прогресс в развитии научных теорий и методов позволяет все более адекватно отражать многообразие отношений объективной действительности.
Длительностью и последовательностью существования материальных образований в их соотношении с другими материальными образованиями. Принципиально важным является ответ на вопрос о том, в каком отношении пространство и время находятся к материи. По этому вопросу в философии существуют 2 точки зрения. Первую из них обычно называют субстанциональной концепцией пространства и времени. В...
Рассмотрении учения Платона о знании необходимости, прежде всего надо иметь в виду, что вопрос о знании отнюдь не ставится у Платона ни как отдельная, изолированная, ни как основная проблема философии. Такое значение гносеологическая проблема получила только начиная с XVII в. и только в некоторых учениях и направлениях философии. Учение Платона о познании неотделимо от его учения о бытии, от его...
От построения Космоса научной мыслью..." Все это свидетельствует о том, что к философским утверждениям понятие истины неприменимо. Это была представлена аргументация автора статьи «Философия как личный опыт». Посмеем выразить не согласие как с методом избранным им для анализа самого феномена истины, так и специфических особенностей ее как истины философской. Думается была проведена чисто...
Поиск тех вопросов, в решении которых имеет место совпадение или близость позиций. Этот принцип применим и для отношений религиозного и нерелигиозного мировоззрений. 3. Сущность философии по Георгу Зиммелю Рассматривая сущность философии Зиммель начинает с учения Экхарта, – «это абсолютная включенность всех вещей в Боге. Поскольку все вещи составляют одну сущность, единичная вещь сама по...